Трагедия Бабьего Яра представляет собой одновременно и историю равнодушия, и жестокости, проявленных соотечественниками. В осуществлении очистительных операций активно участвовали украинские коллаборационисты, из которых была сформирована специальная полиция в Киеве. Тем не менее, в это страшное время также находились люди, готовые рисковать своей жизнью ради спасения евреев.
Не только дневник Анны Франк. Две истории еврейских детей о Холокосте, рассказанные ими самими
Термины вроде транспорт — это путь в один конец, акции — массовые расстрелы, уборка — весьма творческая работа, а родственников убивают одного за другим. Именно так ощущали окружающий мир еврейские дети на оккупированных нацистами территориях. О их воспоминаниях рассказывает Дина Буллер.
Середина XX века, война, Голландия. Обычная еврейская девочка находит укрытие в потайной комнате, расположенной за книжным шкафом, и ведет дневник. В целом записи, как и сама девочка, типичны для ее возраста: ей четырнадцать, она увлечена простыми детскими вещами, такими как авторучка, школьные переживания, мысли о мальчиках, в которых была влюблена, и о том, как она чувствует себя непривычной и выделяющейся из общей массы. Девочка мучается от своей непривычности, не понимая, как она вписывается в окружающий ее изменившийся мир.
Сегодня имя этой девочки стало широко известно. Ее звали Анна Франк, и жизнь ее оборвалась в концлагере, когда ей было всего 15 лет. До освобождения Голландии оставалось всего лишь два месяца.
Отрывки из дневника Анны Франк были опубликованы в школьных учебниках, вспоминает автор своей статьи. Она помнит, что это произошло в шестом или восьмом классе, но точно указать номер класса не может. Тем не менее, она точно запомнила, что рядом с отрывками из Анны был размещен и фрагмент из дневника Цветаевой. Это было не первое столкновение с ужасами концлагерей, но, пожалуй, впервые истории страданий говорила ее ровесница — девочка, почти такая же, как она сама.
С годами автор статьи узнала, что Анна Франк была не единственной. В это сложное время другая девочка вела дневник, а мальчик запоминал свои воспоминания. Их звали Маша Рольникайте и Миша (Майкл, Микаэль) Грюнбаум. В отличие от Анны, они оба выжили.
Я должна рассказать
В 1941 году семьей Рольник жил в Вильнюсе на Немецкой улице, известной также как Вокечю. Отец, Гирш Рольник, был прогрессивным адвокатом, который не раз защищал коммунистов в суде. В марте 2016 года единственная выжившая свидетельница, его дочь, даст более подробное описание их жизни: он окончил рижскую гимназию и университет в Германии, работая на различных работах, пока не стал успешным адвокатом. Защитил докторскую диссертацию, вернулся в Литву и встретил женщину с мягким характером по имени Тайбе — переводимую на идиш как «голубь».
Мать детей не работала, а занималась домашними делами и воспитанием детей: их в семье было четверо. Мире уже исполнилось шестнадцать лет, Маше оставался месяц до четырнадцати, Рае было семь лет, а Рувику только пять месяцев. Это была вполне обеспеченная интеллигентная семья. Они были еврейскими, но разве это имело значение в те дни?
Стучался во многие домах, но его гнали отовсюду. История спасенного от смертной казни жителя гетто
Мы спасем Шхину, а Бог спасет твоего брата, — именно так жительница Брянской области, Феодосья Леонтьевна Ступак, объясняла своей дочери Марии решение приютить чудом избежавшего расстрела жителя гетто. За этот благородный поступок семья Ступак удостоилась звания Праведников народов мира.
Городок Сураж в 1942 году уже почти год находился под оккупацией нацистов, и около 600 евреев, среди которых были в основном старики, женщины и дети, жили в гетто. В марте 1942 года немужскую половину оставшихся здесь мужчин заставили рыть могилы у речки, что стало свидетельством будущих событий.
Один из жителей гетто, по имени Шхина Долгинов, в момент, когда его семью, включая полуторагодовалую дочь, увели на расстрел, спрятался под крыльцом сарая и остался незамеченным. Он провел под крыльцом три дня, а затем, столкнувшись с жестокой реальностью, пошел в соседнюю деревню, где жили Ступаки. Стучась в двери, он натыкался на равнодушие и жестокость, пока наконец не нашел приют в доме Феодосьи Леонтьевны, которая укрывала его в течение полутора лет на чердаке или в подполе.
Маша Ступак (в замужестве Теребилова) позже вспоминала: нам удалось вымолить брата за Шхину. Шхина со временем вернулся в Москву и прожил до 1967 года, а ее брат вернулся с войны офицером, прослужив затем полковником на погранзаставах.
Изучая историю семьи Ступаков, можно узнать о многочисленных трудностях, с которыми им пришлось столкнуться, укрывая беглеца из гетто, об изворотливости, которая порой требовалась для защиты их спасаемого от ареста полиции, а также вспомнить о множестве историй от тех, кто знал этих простых, но героических людей.
Как Шарль Азнавур укрывал евреев в оккупированном Париже
Армянский певец и композитор Шарль Азнавур в своем доме укрывал евреев от гестапо. Вместе с сестрой Адой и родителями он смог спасти как минимум троих евреев, а также нескольких из своих земляков — армянских солдат, которые были принудительно призваны в немецкую армию и дезертировали, отказываясь сражаться за нацистский режим. Периодически число людей, находившихся в квартире Азнавуров, доходило до 11 человек.
Среди спасенных евреев был мужчина из Румынии, обвинённый в подрывной деятельности и приговорённый к смертной казни, узник концлагеря Дранси, которому удалось сбежать, а также другой еврей, историю которого Шарль Азнавур не запомнил. Однако это не имело большого значения — гораздо важнее было то, что в сердце Шарля, его сестры и родителей нашлось место для тех, кто оказался в бедственном положении, несмотря на то, что их спасение могло обернуться для всей семьи смертельной угрозой.
Об этом акте мужества Азнавур не рассказывал всю свою жизнь. Только в 2017 году, за несколько месяцев до своей смерти, его подвиг стал известен. В тот момент он и его сестра получили в Израиле медали Рауля Валленберга, и это событие стало активно обсуждаться лишь после того, как певец покинул этот мир.
По свидетельству самого Азнавура, они не осознавали всей опасности, нависшей над ними, так как были молоды и просто следовали зову своего сердца. А это сердце велело им укрывать тех, кому грозила гибель. Дело в том, что его семья должна была покинуть родные места ещё до его рождения, едва избежав геноцида армян в Османской империи.
Не только Шиндлер: праведники спасают жертв Холокоста
«Стреляли в голову разрывными пулями, и кровь текла рекой»
Узники завидовали кошкам и собакам, которые могли беспрепятственно проходить под проволокой. Для людей же это был смертельный шаг. Сидя часами и выжидая подходящий момент, когда рядом никого не будет, они потом резко ныряли под проволоку, пытаясь добыть пищу у местных жителей. Кто-то мог дать картошку, кто-то — кусок хлеба, а другие и сами ничего не имели. Вернуться обратно в лагерь было тоже непросто: нужно было влиться в колонну людей, которых надзиратели гнали в гетто с работы.
— Мама работала в хозяйственном дворе Дома правительства. В том здании жил немец по имени Макс, который держал кроликов. Я часто кормила их и чистила за ними клетки. Помню, как он однажды спросил у мамы: «Почему вы не уходите, вас всех убьют?» На что мама ответила: «Я не знаю, куда идти», — с слезами на глазах вспоминает Фрида Рейзман. — Людей убивали просто так, иногда ради забавы. Во время погромов стреляли во всех подряд: стариков, женщин, детей.
Бывшая узница вспоминает, что среди оккупантов она видела и женщин. Ей, девочке, тогда это было непонятно: как они могут убивать людей, ведь женщины — это добрые, заботливые мамы, а не убийцы.
Еще один случай, который не дает ей покоя даже долгие годы спустя, произошел на Юбилейной площади, где тогда был базар. Фрида Вульфовна до сих пор не может вспомнить, как она оказалась на этом страшном месте.
— На площади стояли молодые девушки 17-18 лет, зная, что их ждет, они не могли ничего сделать. Им стреляли в голову разрывными пулями, и кровь смешивалась с мозгами, стекала рекой, — рассказывает свидетельница тех ужасных событий. — Позже, много лет спустя после войны, я упомянула об этом в беседе с Мишей Тайцем, таким же узником, как и я. Оказалось, он тоже был там, нас специально заставляли смотреть на это зверство. Описать словами невозможно то, что делали с людьми.
С 1993 года Фрида Рейзман стала главой Минской благотворительной организации «Гилф» («Помощь»), публикует книги с воспоминаниями людей, переживших Холокост, и организует выставки, конкурсы, открытия памятных знаков. Их основная цель — донести до людей правду о войне из первых уст тех, кто был ее свидетелем.
«Немцы очень интересовались, как сейчас я отношусь к их народу»
Спасение из ада Минского гетто стало для многих судьбоносным и спасительным моментом, поскольку вскоре нацисты решили покончить с ним. С 21 по 23 октября 1943 года на его территории произошел последний погром. После него в Берлин был отправлен победный отчет: «Judenfrei! Свободно от евреев!» Более 100 тысяч мирных жителей стали жертвами этого варварского акта.
После освобождения Минска семья Фриды вернулась в родной город. Всю войну отец не покинул свой дом и вернулся лишь после окончания боевых действий.
— Помню, мы жили в высоком деревянном доме. Один раз, глядя в окно, я заметила мужчину, который заглядывал в окна. Я воскликнула: папа! Он поднял голову и улыбнулся, — с радостью вспоминает 87-летняя Фрида Вульфовна, вновь оживляя в памяти этот счастливый момент.
Внимательно слушая Фриду, порой сдерживая эмоции и слезы, возникает желание задать ей один важный вопрос: удалось ли ей по прошествии стольких лет забыть и простить тех, кто лишил жизни её брата, кто издевался над ней и её семьей?
— Я много раз была в Германии. Немцы часто интересовались, какое у меня сейчас отношение к их народу. Да, простить и забыть такое невозможно! Какое преступление я совершила перед Германией, чтобы нас осудили на смерть, подвергали тем ужасам, которые мы претерпели? Они лишь опускали головы и не находили слов, чтобы объясниться со мной, — говорит она. — Вы скажете, их поколения давно сменились. Но это наследуется, и мы видим, что происходит сейчас. Если дать им хоть малейшую возможность, они ею воспользуются!
Хотелось больше есть, чем жить
К концу 1941 года запасы истощились, еды не было. Начался голод, который, в сочетании с суровой зимой, действовал не меньше, чем организованные погромы. Идёт человек, от голода опухший, и вдруг, не удержавшись, падает замертво. Секунда — и его не стало, — вспоминает Борис. В детстве они с друзьями прятались за кладбищенскими памятниками, наблюдая, как расстреливают военнопленных. Однажды рядом с пленными странным образом упала и умерла лошадь: измученные люди бросились к ней, и, не дождавшись разрешения, начали разрывать ее на куски.
Борис показывает следы на руках — шрамы от колючей проволоки. Вместе с другом Маиком они начали вылазки из гетто. Это было запрещено под угрозой смерти, но возможность поесть была важнее, чем страх. Они попрошайничали у местных жителей, искали еду на свалках, добывали гнилые картошки и вялые капустные листья — жалкие крохи, которые с хлебом казались порой настоящим деликатесом.
Самым страшным было, когда их ловили. Они пробирались по разрушенному Минску, и на них нападали белорусские мальчики, кричавшие «Жидята!» У местных полицейских существовали предвзятости — они заставляли их снимать штаны. Спасало лишь то, что они были не обрезанными. Таким образом, они были поняты, и их отпускали.
Местное население не считало евреев своими союзниками: первый еврейский партизанский отряд появился только в 1942 году. Напротив, изголодавшиеся белорусы устраивали налеты на гетто, требуя драгоценностей, ведь у евреев всегда, как полагали, есть золото. Чтобы защититься, жители окрестных домов вешали рельсы, поднимая тревогу при появлении мародеров и вызывая охрану гетто. Немецкие солдаты беспощадно расправлялись с мародерами — право на применение насилия они признавали только за собой. Военная ревность и зависть. А одному из мародеров, пойманного прямо в их доме, было ужасно жалко, — вспоминает Борис.
Он ежедневно был свидетелем убийств. Жил рядом с кладбищем, куда привозили тела и сбрасывали в большие ямы. Иногда среди мертвецов обнаруживались ещё живые, но уже раненые люди. Ямы с легкостью подавляли. Подойти и помочь — было страшно и практически невозможно.
Еврейские партизаны
С каждым днем люди умирали, гетто сужалось, выживших переселяли в другие дома. Около 30 тысяч евреев, эвакуированных из Германии, были поселены отдельно и получили название «гамбургские»: им обещали депортацию в Палестину, сказав взять с собой лишь почетные вещи. Это гетто не просуществовало и года — всех ликвидировали в короткий срок.
В белорусском гетто погромы совершались всё чаще и чаще. Борис никогда не выходил за его пределы в одиночку — только с другом Маиком, но однажды утром тот отказался идти, так как его обувь была порвана. «Я чувствовал, что иду на Голгофу», — вспоминает Борис Владимирович. — Однако еда была нужна, и я не мог отказаться. Вернувшись, я обнаружил, что гетто уже разобрали, что всех убили.»
Восьмилетний Борис погрузился в отчаяние и вел себя так, словно готов сдаться: он не знал, как жить одному. Внезапно он встретил знакомых — Иосифа Левина и его младшую сестру Майю. Они пережили погром и знали, как проходить к партизанам. В течение трех дней они искали в городе оставшихся в живых евреев — набрали десять человек, все были детьми и подростками. Их путь лежал в лес. Они придумали стратегию: двигаться парами и отдельно друг от друга, а на вопрос оккупантов отвечать, что направляются к родным в деревню. Они шли босые, голодные, вскоре остались почти без одежды — деревенские мальчики у них ее отбирали, так что им не оставалось ничего. Споры между собой также были привычным делом. Мы же были детьми, — вспоминает Борис. Однажды, после ночевки, отряд покинул его спящим — он воспринимался как лишний. Борис проснулся, закричал, заплакал, и, благодаря удаче, оказался на верном пути. Он догнал своих товарищей.
Когда через три дня они достигли партизанской зоны, день уже клонился к вечеру, — вспоминает Борис. — Вдруг к ним вышли полицейские в форме, молодые ребята, и, когда мы начали им рассказывать басни, они отреагировали так: «Знаем, вы жиды, сейчас будем вас расстреливать.» Они поставили нас к кустам, стали щелкать затворами. Никто не плакал, не просил пощады. Помню только горечь своей детской обиды: сколько терпели, чтобы вот так закончить. А потом они сказали: «Шутка, ребята, мы партизаны». Никто из нас не повернулся. После этого они достали селедку и спросили, есть ли у нас хлеб, и только тогда мы им поверили.
Воспоминания о еде были самыми приятными. Картошка с молоком, которую партизаны предложили им в первую ночь в отряде, и гороховый суп в доме, куда Бориса когда-то приютили, были для него настоящим счастьем. Пора было уходить, но там начали готовить еду. Мальчик прятался на печи, искал способы остаться. Он до сих пор любит гороховый суп, хотя так и не попробовал его тогда.
Палестина
Обмен пленными происходил на водной территории: две лодки встретились на Босфоре. Затем Транспорт 222 обогнул побережье Турции и направился в Ливан. Когда евреи пересекли границу Палестины, у пассажиров на глазах появлялись слезы радости.
В Палестине маленький Генри привлек внимание Мейера Вейсгала (слева), главной фигуры сионистского движения, и Хаима Вейцмана (справа), который позже стал первым президентом Израиля. Фотография предоставлена Генри домом Вейцмана.
На протяжении всего своего заключения Генри оставался рядом со своей матерью. Однако палестинские власти сочли нужным разлучить их на четыре года.
Пессель позже присоединилась к семье в Тель-Авиве, а Генри уехал в детский дом в Нагарии на севере. Когда Пессель вновь вышла замуж, она вернула Генри, и их жизнь сложилась в Тель-Авиве. Однажды перед их домом остановился грузовик с вещами и мебелью из их прежней квартиры в Гааге. Соседи, узнав, что Пессель и Генри живы, прислали им все, что напоминало о их прошлой жизни.
Воспоминания
Позже семья эмигрировала в Нью-Йорк и обосновалась в Бруклине. Знакомая архитектура в голландском стиле удивила Пессель. Генри учился в средней школе под названием Новый Утрехт. Его всегда манила Голландия.
В 1982 году он вернулся в Нидерланды вместе с женой Дианой и их двумя дочерьми как почётный гость в Университете Делфта.
— В определенным смысле это выглядело, как возвращение домой, хотя я не помнил родного языка, — говорит Генри, который часами проводит в университетской языковой лаборатории, стараясь восстановить язык.
Генри также возвращался в Берген-Бельзен в составе группы, отмечающей 50-летие Транспорта 222. Дорога в лагерь, длиной в две мили, все еще существовала, хотя музей заменил разрушенные казармы.
Из зданий почти ничего не осталось, но Генри помнил, что там происходило. Однажды служащий открыл ящик, где нашел карточку с его именем.
— День, когда мы прибыли сюда, и день, когда мы уехали — все это зарегистрировано в их документах, — вспоминает он.
Вопрос о финансовой компенсации за Холокост является очень деликатной темой. В 18 лет Генри отказался от всего, что ему причиталось. Впоследствии он все же принял компенсацию от правительства Германии и голландской железнодорожной службы за их участие в транспортировке узников в Вестерборк. Генри Фенихель сегодня проживает в Цинциннати, имеет достойную пенсию и использует эти деньги для добрых дел.
— Обычно я жертвую эти деньги на благотворительность, — говорит он. — Пережить такие события нельзя просто компенсировать деньгами. Три четверти евреев в Нидерландах, около 110 000 взрослых и детей, были убиты во время Холокоста.
Но когда ты слышишь эти цифры, говорит Генри, они словно не значат ничего.
Исторические книги редко рассказывают об отдельных гражданах и о том, как войны отражаются на нас. Выслушивать истории переживших эти ужасы — наш способ предотвратить повторение ошибок прошлого, считает Генри.
Перевод Таисии Сидоровой
У нас есть небольшая просьба. Эту историю удалось рассказать благодаря поддержке читателей. Даже самое небольшое регулярное пожертвование помогает редакции и созданию важных материалов для людей.
